marinaseredatag

Помню, ешо, в детстве старики учили шелупонь кейлимскую весну караулить. На втыкают околесицу разную ребятне в ухи, а сами-то на печь, покойные от догляду. Наперво, надысь было затайки искать, кто первый найдет, тот герой. Я-то нéвдолге их счислила, знала, где по первости снег у стволов изникает, да протайкой окольцовывает. То на куруме за селом, аккурат за крайней хатой. Оно и сейчас, местечко это, приметное. Избушки-то, знамо дело нет, одне бульники от завалинки лоснятся в моховой обертке. Но вековой лес меж рипейских валунов всё тот же. Снегá там не глубокие – кроны посыпуху скрадывают, вот она землю в пол силы и кроет. Ну, а как март – батюшка весны – нагрянет, куртина та первая на солнечной печке жариться начинает. Ветви порой в снегу, а у комля соснушки кольцо из прогорелого снега с оплавленным ободком по верху и прелой землей с зеленым ажуром из осоки по низу. Такая затайка в уход зимы при минусах да вьюгах, все равно, что пряник медовый с голодухи. Первому кольцу-затайке радовались все.
Фото 1. Снег изникает, появляется затайка – предвестница весны

Позже, когда «холодные» пихтушки с елками оттаивали, про сосну первовесенницу и не вспоминали, да и подглядки новые появлялись. Большаки и иже с ними другие синицы наперебой такие трели выдавали, что порой мартовские коты в панике по придомовому штакетнику палисада кадрили выплясывали, в надёже хватануть пернатого растяпу.
Фото 2. Охотничек. Киалимский кордон, вторая половина 20 века

Про желну али пестряка – особый сказ. Эти крутоклювы весну чутко чуют. Бывает, что и напраслину разводят. На дворе середка февраля, а они спозаранку на сучке «барабан» свой настраивают. Потом опомнятся, «джаз банд» свой прекратят и стрелой прочь с того места. А то ведь, не дай Бог, супружница прилетит, а там облом – дятел-баламут гусянок объелся да сезон любви перепутал. Зато, по чесноку, как раз в разгар комлевых затаек, свадебный кутёж у дятлов и зачинается. Женихи ихние по стволам туды-сюды ерзают, ударный инструмент выбирают, то бишь, где звонче да выразительнее. Чаще-то у дупел зависают, видать древесина полая лучше резонирует, да и чё далеко летать, тут тебе сразу и свадебка, и квартира, мол, не зря тут стучу-сижу, невеста прилетит на зов, а хахаль-то уже с жилплощадью.
Фото 3. Желна-женишок

Но так вычурно лишь желны поступают, а пестрякам похоже по барабану, где и как барабанить, хоть на столбе. На Киалиме у нас все телефонные и электролинии передолбили. Щас-то на кордоне столбов нет, как, впрочем, и света с телефоном. Это раньше, когда там поселок лесхозный был, дек липестричество с запиткой от Карабашской ЛЭП было. А как развалили леспромхоз, так всё и порушили. Теперь пестрые дятлы по сушинам барабанную дробь выводят, что, кстати, и положено по природе-то. Зверье тоже не отстает. Один горностай чего стоит. Зимой-то он подснежной ходьбой развлекается. Это когда зверек меж слоем снега и землей ходы делает, да там и охотится на разную спящую да бодрствующую мелюзгу. А как тепло почувствует, враз туннели вертикальные пробивает и гоняет по насту, прыгая на полметра и по боле, чертя отяжелевшим брюшком глубокие метки на подтаявшем сугробе. И снова в диком царстве путанка случается. В горностаевом роду свадьбы приходятся на лето, но весной с ними чавой-то приключается, происходит ложный гон со всеми признаками брачного безумия. Видать насмотрелись, бывшие фавориты королевских мантий, на других попрыгунчиков снежной целины и туда же. В нашем лесу с чирками-то по весенней пороше и зайцы, и белки мастаки бегать. Но, у тех, как водится, гон по поиску брачных партнеровположенный. Что происходит с отпечатками следов? Да так уж получается, что задняя часть тела зверя от переизбытка вожделений набухает и особи, конечно же мужеского полу, будто волочат тяжелую гузку, оставляя в междоследье полосы-чирки.
Фото 4. Брачные чирки беляка

Белки к приходу весны жируют, сил набираются, ну, это чтобы в грязь лицом, как говорится, перед партнером не ударить. Они ж почти всю зиму в дуплах отлеживаются, запасы осенние потребляют, а на выходе к свадьбам шишки лущат, повезет, так «сладкие», не повезет, так «кислые», клестами на снег сброшенные. Сладкая шишка хороша, особливо если она с веточки сорвана, с семенами меж чешуй, то бишь дозревшая. Такие урожайные годы на Таганае не часто бывают. В пустошишье, когда шишек совсем нет или они не дозрели, белкам, ох как худо. Пушистики или кочуют в кормные места, или едят низкокалорийные лишайники и еловые почки. В лесу после таких беличьих «вегетарианских» трапез под деревьями целые ковры от погрызенных побегов расстилаются. Но в марте, хоть голод, хоть метель, все нипочем. Инстинкт гонит зверька на выгул к своим сородичам. Тут-то и ходит белка по низу с тяжелым брюхом, бороздя перенову рубцами-поволоками в глубине прыжков. Однажды в избу захожу, а мне на голову ком валится. Ты чё это, ухажер, попутал меня с кем, что ли? С бесу-то как давай носится по углам да комоду с залавками, на спинку кровати прыг, а она ж никилировка глаже льда. Белёк на перекладине аки акробат вертится, тут-то в объектив и попал. Совсем испужался, давай верещать. Пришлось дверь нараспашку расхлебениватьда понужать бестию к выходу. Еле выгнала, женишка непутевого.
Вот так-то величают начало весны дикие знатоки природного таганайского календаря.
Фото 5. Але-е-е, гоп! Гость Киалима, вторая половина 20 века

Ну, приживалка, не приживалка, наверняка свои частные владения в приусадебном соснячке имеет, однако ж каждый Божий день гоношит по кормушкам да у пичуг семки ворует. Те на сучки рассядутся и ну, понужать-орать на охальницу. Да толку-то никакого. Бирючина расшиперится в терему и ашает подсолнечный провиант. Подкрадешься к трапезной, она тут же шнырк на сушину, башку свесит, лапки на груди скрестит, ни дать, ни взять – гимназистка смиренная. Долго лупится, потом видать чевой-то поблазнится ей, так с ходу сиганет на хвойную опахалу, распластается брюхом, нижнюю челюсть отвесит и скребет ею по снежному бугорку аки лопатой. Сядет с крестецом на грудке и жует снежную вату. Потом лапками по морденесвоей пройдется, цокнет от удовольствия и вниз. На меня смотрит как на дерево, тут главное не шевелиться. На одной кормухе семки полущит, на другой, на третьей…, глядь, уже и брюхом в проем между крышей и полом не пролазит. Лапами повиснет за край, черёво по ветру пустит, зубками зернышко хвать и на сушину. Сгрызет ядрышко, пару раз вертолет на обрубыше крутанет, проще говоря, вокруг себя обернется и снова на раздачу. А коль исхитрится, так пару-тройку зерен схапает. Пока лузгает их на какой-нибудь перекладине, да забрало потом снегом освежает, глядишь, синицевое семейство откушать успевает. Но можно и покышкать на захватчицу. Обижается, но далеко не уходит. Найдет ветку потолще и красоту наводит. Сначала брюшко лапками почешет, во-первой по центру, потом веером к краям. Заднюю лапку выпятит, за ушком поскребет, балансируя на ветке аки акробат на канате. И вдогон с пол оборота хвост пропустит сквозь кольцо передних лап, трепанув ими напоследок ушные кисточки. Думаете, опосля почивать отправляется? Как бы ни так. Одним пыхом и в кормушку. Ума не приложу, как сиюпрожорку отвадить от птичьих харчей. Оно, конечно, не жалко, но ведь зажрется зверек, а это по любому беда. Другая беда под деревом бродит. Вон у комля следы-двухчетки, размером со спичечный коробок. Куня бедолагу пасёт. Эх, то ли самой теперь в стражи заделаться, то ли прикрыть эту столовку подсолнечную.
Фото 1. Обиделась

Копёшек-то у нас на Таганае полно. Сказывали старики, будто в наших краях давненько и татары, и башкиры, и калмыки бродялые каменюками промысловили. Где по рекам рухляк мыли, а где и землю лопатили. Кои ямы-то заросли с тех времен, особливо пройденные по пустой породе. Это когда ума нет, а сильно хочется, тогда и рыли, где ни попади. По приметкам, вроде как. Дек, приметка приметке рознь. По одной их них, аметист сиреневый, мол рóдится, где чаги на березе много. Был даже случай такой. У хитников-то оно как, коль приметку найдешь, так и молчок, вроде как сам по себе. А этот, про которого сказ, бражий друг, с похмелки рыбалить на Киалим пошел к Стоячему камню, что ниже притока Безымянного.По пойменному болоту на березовый чапыжник и набрел, чаги нарубил на продажу, давай ее с земли сбитую сбирать, с грязью да тиной в пестерь пихать. Дома отмывать в корыте начал, так по ладоням аметисты-то и посыпались. Долго потом ту чапыгу в киалимских уремах искал, хоть и на свежую голову, да со сворой своей хитной, только все без толку. До сих пор то место сокрыто. А «метист»-то хоть и болотный, но по сказу чистой воды был.
Фото 1. Аметист в музее природы парка

На медь, малахит, да азурит друга приметка.По науке-то она часто срабатывает. Например, где качимда минуарция в изобилии, там медные ископаемые и ищи. Копешек опять же, хошь на железную, хошь на медную руду по округе таганайской хватат. Кои из них затеряны, а кои затоплены да забетонины народными стройками. Остались правда копухи и поныне, самоцветами утыканные по древним расколинам. Тропки тудысь не зарастают. Поди-ка не по пустой породе народ горняцким хайдакался. На одной Ахматовке, что близ нашей Магнитки, за 200 лет под тыщу штуфов утягли, а уж мелкой разносортицы, что в щетках, али в друзах да кристаллами, так и счета нет. Больше-то гранатовые камешки – красный андрадит, розовый альмандин, зеленый гроссуляр, медовый спессартин, черный шорломит, яблочный гессонит. Есть и по проще с виду, но редкостные по природе – везувианы оливковые, людвигиты лучистые, клинохлоры шелковистые, кальциты молочные… Да разве всего перечтешь?
Порой идешь мимо самоцветницы, а оттедова:
- Стук! Стук! – и тишина воровская, а потом опять, - Стук! Стук!
Глядь, крадутся ушлые «любители» камня с котомками, потащили драгоцень, последнее у земли выбили. Опосля них ступаю по коже каменной, а на нейалые капли-кристаллы молотьем разбрызганные по венисе морщинистой. Да у каждой капельки по ящерке, а на глазах присмотришься – слезинки и, будто безмолвный укор – «опять полдворца разворовали, как, дальше-то, жить?» Вдруг, шмыг и нет их. Из-под серпентиновогобульника уж выполз – обедать собрался. Ну, что ж, на то она и цепочка, не золотая, пищевая. Человек в нее только никак не вписывается со своими молотками, зубилами, кувалдами, кайлами да лопатами.
Фото 2. Ахматовская ящерка на завтраке

Ведь только представить!? Всего 200 с копеечкой лет назад была на этом месте горушка, высотой не кичливая, с каменным пупырышем на вершине. Рассекло время камешек тот трещинами, как шелуху венису смело, и обнажились свету грани кристальные. В тени могучих лип и сверкающих расселин поселились на горушке живородящие ящерки. На остепненных склонах паслось стадо лосей. И случился однажды у рудокопа магнитского выходной. На рыбалку на Кусу? На охоту на Таганай? Не-е-е, за грибами в липняк. Не пошел бы мужик в тот день на горушку, глядишь сей кусочек планеты был бы цел. Ну, а коль клад нашел, чаво бы не хвастануть? И пошло-поехало. На сколько времечка еще добра Ахматовки хватит? Я имею ввиду самоцветного, не возобновляемого. Остальное-то вроде как мал-мала живет, зиждется – липняк реликтовый, ящерки. Даже лоси и те по зиме в копушку наведываются, снег копытами разгребают и камни лижут – солями минеральными запасаются. И грибы здесь целыми колониями в сезон ползут – боровики, дубровики, польские, грузди, опята, лисички, подосиновики… А надысь по контуру отвалов орхидея выросла – дремлик темно-красный, явно гранатовым соком подкрашенный. Боится поди камень, что скоро исчезнет, так хоть в цветах память о себе оставит.
Фото 3. Ахматовская орхидея

С чего, начать-то? Дек, поди-ка с 20000 лет назад. Да нет, вы не подумайте, что я такая старая, мне от роду-то всего, э…, не помню. Мне эту историю тыщелетней давности знакомая гадюка Нюрка сказывала, а ей ее бабка, а той ее бабка, а той… Ну в общем, у Нюрки много было родственников. Сами понимаете, ползучая тварь она и в Африке ползучая тварь, словом связь у них на земле, а точнее под землей, крепкая. Короче говоря, Нюрке доверять можно.
Значит так. В некотором царстве, в некотором государстве… Ой, чаво это я? А хотя, царство оно здесь и было. Таганайское царство нетронутой природы – горы неприступные, на гребнях снегами-льдами покрытые, распадками хвойными опоясанные. Ноженька человека здесь тогда не ступала. А вот мамонты захаживали.
Фото 1. Мамонт на Дальнем Таганае в голоцене около 20 000 лет назад.
Живопись, О.Фефелова

Нюрка, гадюка, говорит, что на пологом перевале Дальнего Таганая диких мамонтов было, как ноне диких туристов. Усё-то они, бестии лохматые, туточа в тундре пожрали, да повытоптали – прям экологическая катастрофа. Проползти негде было. Но потом, как последний морозец вдарил, так к началу плейстоцена, это хронологический «век» последнего ледниковья, мамонты все и повымерли, а вместе с ними, и носороги шерстистые, тигры саблезубые, овцебыки… Не верите? Дек, зуб-то его, мамонта, в музее нашем хоронится, рядом с Таганаем его отрыли в глиняном карьере.
Фото 2. Фрагмент зуба мамонта, находка 2002 г.

А на тундряно-степных просторах с окантовкой из широколиственных рощ так себе, всякая мелочь осталась – медведи, лоси, северные олени, тушканчики, комары… Ледник-то, когда таять начал, все верхушки гор стащил вниз, в распадок, да еще ниже в долины, к гадюкиной маме. Или это была мать ее матери, или мать матери ее матери? Короче, пра-пра-пра-…бабка Нюркина своими глазами видела, как огромные каменные глыбищи неслись по межгорным впадинам, сминая все на своем пути – деревья, скалы, реки, тварей беззащитных… А Нюркино племя ползучее меж камнями шнырк да шнырк, так двадцать тыщ лет и шныряет. Это ноне они все черные да серые, а раньше, Нюрка хвасталась, предки ее были зеленые, красные, а из царского роду так вообще серебристые с позолотой. Мол, меж каменьями-то шныряли, чешую всю на них и растеряли. Теперь камни энти гадючьими чешуйками усыпаны, так и блестят, так и переливаются. Народ эту красоту авантюрином прозвал.
Фото 3. Авантюрин-таганаит (златоискр, камень золотой)

С чего бы? А я дек считаю, правильно прозвал. Ведь вся животина при камнепаде том древнем то ли повымерла, то ли поразбежалась, а Нюркино племя авантюрное выжило, да еще в тех камнях же и попряталось. Поплатилось только вычурностью шкуры своей, теперь все гадючины у нас в серо-черных оттенках, иногда с узорчатым угольным подбоем и единственным напоминанием о прелестях старинного облачения – красным глазом.

Погода наша таганайская, как известно, больно уж несуразная - то дождь зимой, то снег летом. Опять же мокротень летняя так реки вспучивает, что поколенный в межень брод выше метра поднимается. А то и больше, как, например, в июле 2014 года на Киалиме река из берегов вышла, да кордон затопила, а до моста туристы вплавь добирались.
Фото 1. Большая вода Большого Киалима

А то наоборот, сушь небесная всю воду выпьет на беду рыбицам да лягухам, на радость хищникам-промысловикам. Ну а катаклизмы, рангом пониже, так вообще обычное явление. Вот тут-то предсказателей разных погод и надо упомянуть. Скажете, они, мол, и в Африке предсказатели. Типа, лягушки квакают, дек это к дождю. Так-то оно так, да только наши таганайские дикие «метеорологи» в особинку прогнозистами слывут.
К примеру, обычный рыжий лесной муравей-формик. Один из главных предсказателей погод. Если муравьиное гнездо мощное, под метр высотой, там понятно зажиточная династия живет. Все-то у них размеренно, по расписанию. Утром мураши-просушники вентиляционные «люки» на куполе открывают, мураши-охотники (а точнее охотницы, так как у формиков эту миссию самки выполняют) по угодьям за добычей расползаются, мураши-няньки в колыбельках куколок обхаживают, трутни бездельничают… Им-то, трутням, почем «балду не гонять», ведь главное дело их жизни закончилось. После спаривания с царицей доля у них не завидная – впроголодь по туннелям подземным шляться, да однажды сгинуть в бесславии на задворках дворца-купола. Остальная братия, а точнее сестринская иерархия, обязанности выстраивает, согласно эпохальной традиции: строители строят или ремонтом занимаются, уборщики порядок в хоромах наводят, фуражиры грибы под землей выращивают, теплоношигреют свои тельца на солнце и несут эту энергию внутрь… Всегда было интересно, перед ненастьем у них у всех сверхчувствительность включается или только у избранных? Как бы там ни было, но по всеобщему наитию или по указу неких продвинутых жриц-предсказательниц, муравьи просушники резво начинают закрывать все входы-выходы своего жилища. Еще и дождя-то нет, а порой и луч золотой на хвоинках купола ярит, а мураши уже закупоренные в подземельях хоронятся. Да не все. Рядом, глянь, кучка крошечная, почти бесформенная, но из травы зычно торчит. Новое гнездо. Так его жители, обычно бунтовщики в государстве формиков, укравшие одну из цариц и возведшие собственный дворец, не взирая на дождь, будут ползать и по куче своей недостроенной, и по стволу дерева, к которому эту кучу лепят, и по мокрой дернине. С голодухи-то и хлябь небесная нипочем.
Фото 2. Бунтари

Так что, муравейник муравейнику рознь. Хотя перед ливнем, да грозой с градом и анархия муравьиная пасует, все прячутся. Тогда уж и сам не плошай, укрытие ищи. Муравейников-то сапиенских по Таганаю теперь тоже понатыкано полно. Раньше-то один Киалим был, а ноне от него «дворцов» отпочковалось аж четыре штуки, да каждый с названием – Белый, Гремучий, Таганай, Таганай-гора.
Но вернемся к самоучкам-предсказателям. Народная примета гласит – комары лютуют к дождю. К Таганаю это не относится, «зуб даю». На Киалиме, по крайней мере, эти кровопийцы работают без учета климатических коллизий. Но кое-какая польза от комариков есть. Абсолютный прогноз от komaricustaganaicuskusacusvulgaris, когда они появляются в тундре Дальнего Таганая, означает, что будет полный штиль и «вёдро».
В череде положительных прогнозистов хочу отметить стрекоз. Их редко увидишь в лесу, чаще эти «вертолеты» курсируют по водоемам, там и еда доступнее и место для яйцеклада будущего потомства рядом, под водой. Но с приближением ненастья разные там бабки, стрелки, коромысла, красотки девушки и иже с ними другие виды стрекоз летят в чащу. Это у них называется халявная охота на мотыльков, которые чуя своими тонко сенсорными органами приближение дождя, прячутся среди травы. Подлетай да хватай квёлых тетерь. Так что, идешь по солнышку по лесу, а вдоль тропы на чапыге стрекозы пляшут, да еще с добычей в «зубах», жди дождя через пару часов.
Фото 3. Попался, недотепа

Заметила я еще одну стопроцентную примету, когда жила на Киалиме. За кордоном на левом берегу реки, там, где поляна к косогору лепится со старыми фундаментами бывшего поселка углежогов, по контуру той кулижки жимолость селится. В основном красная несъедобная, а в каменюжках – синяя съедобная, росточком всего в полметра. Ядрена та ягода. Сама тоща, длинна, а горсть съешь, будто пьянеешь. Чаво за дурман в ней копится, не знаю. Цветет жимолость что одна, рубиново-красная, что другая, сапфирово-синяя, рано в мае белыми пахучими цветами. Особливо ароматизирует цвет перед грозой, да так нектарится, что над крутотенью той луговой целый гул стоит от нашествия на аромат перепончатокрылых. Ладно бы там и паслись себе на радость, ан нет, чуть ветер с луговины потянет, так вся эта жалящая нечисть – осы, шмели, шершни – на мой берег прутся, да в дом норовят залететь. Однажды утром с кровати сползла, ногу босую в тапок сунула и тут же обратно на кровать взлетела. Трясу ногой, а на ней на большом пальце оса висит и «жрёт» мякоть почем зря. Мало того, что у меня через полчаса глаз, ухо и нижняя губа опухли (видать в особый сосудик орясина кусанула), так по дороге на болото мне вдогон еще и гроза дерболызнула. Сразу припомнила, что, когда уходила с кордона, в сенях на залавке на банке из-под варенья целый рой ос охальничал. К дождю, однако.
А вот со змеями нашими классика прогнозная точно не в ладах. Мол, есть примета, коль выползла какая гадючина напоказ, то жди ненастье. Хошь весной, хошь летом, хошь осенью черные рептилии день напролет в курумах, что вокруг кордона, нежатся. Тридцатник с плюсом, штиль и не облачка, а им хоть бы что. И ведь не дергаются, пока на пару метров не приблизишься. Уползают лениво, гордо шею приподняв и язык высунув. Через полчаса возвращаешься, а они тут как тут, тюфяком прикинувшись, в обнимку почуют. А молодь ихняя, чуть больше ладони, туды-сюды снуют по россыпям, жируют на мелкой снеди, в мамку с папкой превращаются. Эти-то по метру каждая змеючина будут, ну или около того. Так что недоглядки среди дернины меж тех камней еще опасней, нежели молния с громом да шершень бешеный. Они ж с малолетства ядовитые, гадючки эти, кусанут, так и оса лапушкой покажется.
Фото 4. Гадючина Киалима

А пред дождем семейка ихняя, ну или популяция, в которой я насчитала шесть особей, в разрез всем приметам, наоборот в камни ползет. Засунут жгуты свои в пустоты курумные и нет их. Но стоит только вслед за слякотенью солнышку пригреть да травушке малость обсохнуть, все гадюки опять на своих позициях объявляются, кто, мирно похрапывая, а кто и шустро ползая.

В прошлых-то веках, почитай, знамых персон по таганайским лесам не так-то много было. Это щас проще. Заковыкукаку сотворил, шнырь ее в «йентернет», а дальше всё – общеизвестный «герой». Раньше слава человека годами, а то и десятилетиями копилась, да больше-то по поступкам, а не с голого торсу в январе поверх переката Большого Киалима. Может великими личностями их, дикуш таганайских, и не назовешь, но память людская и доныне хранит имена из того неприхотливого пласта таежной угрюмой старины. Совсем-то уж в дебри «дорипейские» не полезу, цепану-ка мал-мала верхнюю половину 20 века.
История эта давняя, да с крайностями, поди-ка один одно говаривал, а другой-другое. Да и любителей у нас полно спокон веков про слабый пол дурнину плести. Наша-то героиня, хоть и крутого нрава была, всё ж прозвище себе славное сробила. Многие и не знали, откуда она в том урочище появилась. А тем, кого судьба к Таганаю прибивала, так и представляли ее – Вячеславна, а на ухо – Ольга-Царевна. Напутствовали, мол, занесет когда черт на 14-ю контрольную, не робей, баба она хваткая, не сказать грозная, но с принципами. И уж коль пожаловал, так будь добр не на завалинке сидмя махорку зобать, а по хозяйству подсуетиться. А нечто не в радость одинокой хозяюшке помочь? Воды с Киалима, что под угорье от хаты, принести, зимой прорубь там же подрубить, да сугробы у дома раскидать, в сенокос косой помахать, да стожары на сеновал переметать. С дровами так вообще веселуха – свалить, распилить, расколоть. Ну а знатному-то работяге Ольга Вячеславна завсегда и обед, и баньку, и наливочку.
Фото 1. На 14-й контрольной пора сенокоса, 60-е годы 20 века

Метеорологи к ней частенько за провизией спускались. Изъедятся все, так и бегут с горы на 14-ю контрольную. За картошку, грибы, да травы чайные мужики вкалывали по полному разряду. За время их содружества домами, так меж подножием да вершиной тропа натопталась. Ее метеорологи так и называли – тропа на 14-ю контрольную. Со стороны тундры она и ноне проглядывает, аккурат от северного торца дома книзу на Ицыл. Правда в подгольцовье ниточка ее блукает, а в нéдолге совсем пропадает, но на выходе к Карабашскому тракту опять лес тропит. Да только знать надо, где воротца те у входа в дремь отворяются. Поди-ка вовсе заросло уж то место, где тропа на бывший 14-й пост энергетиков выходит.
Ольга Вячеславна по началу-то с мужем там жили, он и обслуживал линию ЛЭП. Ходит молва, незнамо откуда, что зарубила Ольга своего мужика за провинность какую-то топором. Доказать-то того не смогли, искали, искали его, да так и бросили. Говорят, после этого и привязалось к ней поговорь – Ольга-Царевна, то ли по коварству ее, то ли по власти, то ли от страха. Мужик-то у нее охотник был, может и сгинул где в схватке со зверем, а на бабу напраслину наплели. Знаю только, что в городской жизни, до Таганая, была она доктором. А как на пенсию пошла, так и бросила всё, да переехала в Киалим к мужу. Освоилась, с природой сроднилась. А как одна осталась, так окромя хозяйства, да замеров уровня воды на Киалиме по заданию Гидромета, потешками занималась, от скуки поди-ка. Мужнин полушубок наизнанку надевала, да туристов пугала. Говорят, мол оттуда и появилась первая страшилка про болотную бабушку. Может быть, может быть. Да нам с ней делить-то чаво? Разве что белые грибы? Их на поляне, где раньше 14-я контрольная была, даже в пустые грибные годы, видимо-невидимо. Где этот пост? Дек, в 6 км от Киалимского кордона на север, за Курумной рекой, на стыке Карабашской тропы и моховой развилки. Место приметное – поляна-взгорок с двухсотлетними соснами по краю и ягелем в центре черничной куртины на гранитном цоколе киалимской террасы.
Фото 2. Урожай с Вячеславнина поста, Киалим 2011 года

Давнехонько чавой-то я в гору не сбиралась. Сижу на болоте своем, морозобоем дышу, да воронье от кадок со снедью гоняю. Одна кадка-то у меня со снытью квашеной, другая с бруснянкой моченой, а третья с груздями солеными. Сядет Чернокрыл на кадку и ну понужать долотом своим по лубу меж обручей. Пошто разбой учиняют со своей супружницей вороватой? Будто добра лесного им не хватат. Вот и думаю, как в гору-то пойду, да на кого провиант оставлю? Наудачу сподобился мне визит. Лешак-знакомец объявился, да не один. Сижу это я на лавке у забора свово, слышу голосит кто-то. Первый голосок тембристый, да с груботцой, а второй звонкий, аки ручеек. Ведет мой Леший двух девчонок. Малехонькие такие, радуются, что дошли, здороваются без всякой боюзи. Эвон, молодежь-то ноне, ничего не страшатся. Оно, конечно, слухи-то ходят, мол, Киалимская бабушка добренька, зря пужать путников не будет. Однако, забреди-ка ко мне в глушь, омуточки темные пёхом обогни, на чёрну избу наткнись, чё подумашь-то? А эти хохочут, да с ходу:
- Бабушка, отведи нас на гору сказку повидать.
Я Лешака пальцем поманила да на ухо шепчу:
- Ты чаво, старый пень, кутятам наплел? Какая еще сказка? А то, что я на гору сбиралась, откуда знашь?
- Дек, вóроны болтают, мол, бабка кадкам своим охранника ищет, путешествовать намылилась. Думаю, почто соседке не помочь. По пути нашел этих потеряшек. Уж сведи их к людям, жалко ведь малышей.
А я и не знаю, кого жалеть-то. Девчонок тех уж на пороге нет, в избе давно, кошакам хвосты крутят. Сготовила я чай, сели к столу, а старшенькая, похоже, самая умная, и говорит:
- А, правда, что на той горе луна и солнце вместе видятся?
- Хм, для того особая ночь нужна.
- Какая ночь, бабушка?
- Та, что на перевале года бывает одновременно с полной луной на востоке и красным солнышком на западе.
- Перевал года, это как понять?
- Новый год, значит! – крикнула подружка-хохотушка, шевелюрой огненной мотнула и ну звонче ручейка щебетать, - Бабушка, а бабушка, поднимемся в гору, там и звезды ближе, и дали краше…
- Тогда всем спать, а с зоренькой – в поход.
Оставила я Лешака по хозяйству в своем балагане. Девчонок в охапку и по торному путику – в поднебесье Таганай-горы. Спутницы мои упертые оказались. По началу так вообще бегом перенову пуховую трóпили. А как крутяк пошел, пыл-то поубавили, но один черт, вперегон бабки куролесили. Устанут, стоят, пыхтят, только подтянусь до охальниц – шмыг, и опять в уклон трусят. Благо дорога накатана, а вокруг бело, синё да куржависто – сказка, да и только.
Фото 1. Дальний Таганай 31 декабря 2017 года, послеполудни

В дому-то на горе народу собралось полнехонько. Кто пешком, кто на лыжах, а кто и на великах. Чудаки, да и только. Со всех сторон света на чудо новогоднее посмотреть сбежались. Сургут, Тюмень, Курган – это с востока, Екатеринбург, Челябинск – с севера, Оренбург – с юга. Ну а моидевчюльки из Московии – с запада, знамо. Окромя их никто про лунно-солнечный тандем и не слыхивал. А уж как Ярило к закату пошло, так все гурьбой в тундру и вывалили. Выстроились лицом к Круглице и заширкали по кнопкам своих фотиков, телефонов да планшетов. У Солнца улыба во весь запад, плещет аж через край хребтов-зубоскалов, крася космический подол в розово-желто-багряные тона с индиговым подбоем.
Фото 2. Дальний Таганай за шесть часов до Нового 2018 года

А мои москвички ходят по тундре и купол сканируют. Глядь, уже и ковшик Большой Медведицы начал просачиваться на горизонте. Вдруг, будто кто огоньки на скалах зажег. По кристальному куржаку искорки вспыхнули, словно волна серебряная покатила от Кепки по снежной ряби тундры к складкам панциря скалы Черепаха.
- Смотри, бабушка, Луна на скалу села! От ее света будто горит все.
Фото 3. Страж вечности

- А Солнце-то, Солнце на нее смотрит!
Так наперебой восхищались картиной конца года мои юные подруги. Потом они долго стояли в центре Вселенной, поворачиваясь лицом поочередно то к провожающей старый год Луне, то к уходящему в Новый год Солнцу.
Утром мы вместе встретили его первый восход в Новом 2018 году.
Фото 4. Дальний Таганай – первый восход 2018 года

Чудотень надысь в лесу, аки сказка на явь сподобилась. Предновогодьем пыхнуло. Екатерина-санница дорожки настелила – айда в гости по путику зимнему в хоромы пихтовые. Вон, тырчат лесины в небо словно колья великанского палисада. Да расписные все, ажуром будто резаны, манжетами снежными на лапах ряжены. Чем не филигрань искусного гравера-белошвея? А по центру куртин – кулижкасиняя, сочнее сапфира яснится, будто голубоньэту сверху кто льет беспрерывно, смачно, с толком дела живописца чудотворного, незримого.
Фото 1. Из глубины небес пихтач ажурный

По низу крон идет след от позема. Видать, дунул под утро студень и сковал снежины-крупянки на кухтах. Рыхлая бахромка ослабила связи структурные, морозобой сподручился, да изваял из хаоса пустоснежья кристаллы, нежными друзами облепившими ветки безлистные и жухлые зонтики неполегших с осени трав. Чуть тронь, дек и нет красоты, слетит бриллиантовой пылью на подол да пимы, блеснув напоследок солнечными искорками сквозь тонкие грани рассыпавшихся кристаллов.
Фото 2. Друзы кристаллографа Мороза

Ан нет, не все драгоценности чапыги моей эфемерны. У воды поземь теплее, а с морозом в дружбине они те хрустали понадёжерóстили. В лесу на сухнине побеги листьями да розами с острыми гранями украшены, а тут на ветках – бульники висят. Под тяжестью их тонкомер поник и кувшины те хрустальные в пол уперлись да примерзли к теплому льду реки. Теперь все русло валежиной изрешечено, пригвожженой намертво к донным валунам прозрачными амфорами с живой водой из космической глубины.
Фото 3. Амфоры Вселенной

Вот она, глубина эта в глади ледяной отражается. Там, вверху белесые небеса, а в зеркале ледяном – радуга, будто кольца Сатурна в лед смотрятся. Приглядись, в зеркале том звезды мерцают. Так уж оно всегда на перевале года бывает.
Фото 4. Зеркало времени

Ходила я надысь в лес воду в колоди не слухать. Оно же как, пока морозяка не встала, криницы горные не замерзают. А ноне еще и снегу-то на грош. Так вот, приметка на то есть, коль на Егория Зимнего вода в колоде тиха, так и зима буде спокойна. Иду себе, поморозь калошами давлю, хруст на весь пихтач учиняю. Глядь, сойка на присаде сквозь дремь маячит. Тут я смекнула, что опосля Егория Сойкин день идет. Еще приметка, коли птичка эта куда позовет – то знак за ней следовать. Ну, думаю, коль на день раньше показалась птаха, нечего мешкать, надо подчиниться. Подхожу, а наст-то под калошиноймоей как хрустнет, сойка стронулась и под угорье потянула низом. Я, знамо дело, за ней. Далёхонько вдогонь ушла, да чаво толку-то, недоглядки приключились.Упалая соя оказалась. Притаилась где-то. Чего манила тогда, охальница?
Фото 1. Соя

Стою посередь чапыги, да смекаю, где это я? Сосны отборные, поди-ка век назад саженные, а в подлеске пышнота пихтовая рогожкой дол рядит. Что это за орясина в промоине барахчется? Башкой крутит, да клювом в укорень тырчется. Батюшки, да это ж вальдшнеп. Раненый что ли? Али с тёплышком родной куртинки расставаться не хочет? Он же к середке ноября на Средиземноморье отлетает. Что-то ноне разлад в биоритмах Царства животных вышел. Как бы и мишки в сегошнее малозимье по берлогам не окочурились, а то и хуже – шатунами не заделались. А вальдшнеп-то сидит себе в прикопке, да ковырялкой своей дерн ворошит. Поди-ка находит кого, а может корешки или семки-посорки клюет. Не сойка ли меня к нему привела. Мол, страдает, паря, помогай тюфяку недоделанному. Гнать мне его, что ли до Черноморья, али еще дальше? Хлопнула себя по бокам с досады, тут куличок и опомнился. Зырк на меня и ну квохтеть, а потом вразвалочку по сугробику в чапыгу и нырнул.
Только хотела за ним улепетнуть, как сзади то ли крик, то ли визг раздался. Я туда. Выхожу на кулижку, а там, в березовой повеси веток ,пегая ведьмища векшу дербанит. Так и не поняла, кто из них визжал. Ух, холера, поди прочь. Замахнулась я на сову, она и дерболызнулась об ствол. Белка деру, а неясыть шмыг на сосну и застыла. Вижу, вижу тебя, длиннохвостая бестия.
Фото 2. Непожратушки – обидушки

Глазищи выпучила, клюв раззявила, мол ходит тут колымага старая, аппетиты гнобит, типа спасительница пушнины. Да уж, совушку без трапезы оставила, но и белку жалко. И вальдшнеп замерзнет, и медведь с голоду помрет… Где зима-то? Вдруг слышу, вроде как поет кто-то. Пошла на звук. Чем ближе, тем звончее. Меж стволов легкий морок заклубился. Под ногами – чвак-чвак. Наконец-то, родник нашла. Стою, соки земные слухаю. Журчит вода-то, клокочет приток, бьет о бровку прибрежную, знамо зима вертается. Так Егорий примечает, коль бурлит вода – зиме лютой быть. Я пока до балагана своего шла, окрест колоземица налетела – поземок задул, к заре вьюжину обещая. Утром снегу навалило, аж оконца в сугробы вырядились, ветки кухтой обросли, тропки в сугробы укутались. А родник утих. Видать вчера последнюю песню спел. Теперь до весны. И то, слава Богу, зиму разбудил.
Фото 3. Запуржило

Вот ведь, Покровский прогноз-то не сбылся. Поверья народные ноне штой-то хромают. Да может ешо вернется вёдрие-то. Впрочем, всему свое время. Пойду-ка, пройдусь по первозимку. Пороша-то ноне ходкая, уброд обещает многоследицу, надёжа на зверя буде.
Зачинка утренника сегодня хорошá. Тишь будто звенит. То воздух сквозь морозный шлейф сочится, трется о заграни небесных молекул и швыряет вухи призрачный звук хора ледяных кристаллов. Небо синющее, аки сапфиров камень, в воде тонет гладью зеркальной, да отражает снежные шапки вершин-перевертышей.
Фото 1. Зазеркалье

Что за серый комочек в придорожном осоковом сукне роется? То белка-полудневка. Оно в эту пору у векши времечко хлопотное. Зима ж на носу, надобно жирок нагулять. Вон она, сколь дорожек настрочила по перенове-то, от елки к елке, у пенька опять же топотушкикренделяла, пристраивалась отобедать смоляными шишками. Хорошо потрапезничала, восемь стерженьков обшелушила. Видать никто не мешал. А тут, вот она я. Шмыг комок на сосну, десятиметровочку по стволику за секунду промарафонила и на сучок. Сидит на пьедестале корявом и цокает, мол, чаво бабка приперлась во владения мои, да еще посорку чужую хапает. Не жадничай, говорю, объедки твои, мол, сгодятся робятнелюбопытной на экскурсиях показывать.
Только с векшей распрощалась, глянь, косой на меня летит. Ошалелый какой-то зая, видать не только времена года попутал, но еще и с родней обознался. Сел напротив меня – эдакое серое ушастое чудище на белом снегу – и лупится. Голову скособочил, уши прижал, да как прыгнет на пол метра вверх и на 180° в воздухе скидку крутанул. И драть. Вдруг встал как вкопанный, словно забыл чаво, развернулся и опять на меня. Ну, думаю, всё, щас снесет меня. Нет, задние лапы вперед выстрелил, пару прыжков сделал и под дерево в нору юркнул. Нуты, косой, и чокнутый, это ж лисья нора. Повезло огнёвочке – доставка еды курьером своим ходом.
Фото 2. Опасное укрытие Орешникового оврага

Только хозяйки-то дома нет. Выходная тропушка с лисьими утюжками аккурат из норы идет. Ну-ну, сиди косой, дожидайся начала банкета голодной лисоньки. Вон, весь тальвег овражка ее нырками заточкован. Да только мышиная армия глубоко в почвенной подстилке укрылась, а на поверхности одни землеройки вензеля по снегу расчúркали. Не любит их Патрикеевна, уж больно вонючи, да тощи. Рыжая бестия ловит их, но трапезничать ими отказывается, так же как и другие дикие аристократы – ежи, куницы, рыси, енотовидки. Спасибо совам да ужам с гадюками, которые численность этих мускусных деликатесов контролируют, а иначе развелось бы у нас бурозубок, белозубок и кутор видимо-невидимо на погибель всему беспозвоночному братству. Пойду-ка вдогон рыжей плутовки, авось скраду охальницу-то.Дремь овражная, кухтой расшитая, вмиг у берега расступилась, а там… Я и про плутовку забыла. На заводи зеркальной ути застыли – сине-бурые самочки и пестро цветные селезни. Пуховички нахохлили, эдакие тюфячки заморские, в смысле, к морю собрались лететь. На перелете у Большой Тесьмы теперь и отдыхают. Я сидку в чапыге учинила, наблюдаю, значит, да видно камуфляж мой больно броский оказался, увидали родимые. Передняя пара крякнув порулила вглубь озера, остальные послушно за ней пошли. Тут уж я в узёрку на пляж выкатилась, а следом и вся стая, как говорится, на крыло и низом потянула к восточному берегу. Только и успела сосчитать – 34 ути.
Фото 3. Кряквушки

Передых был короткий. Под ноги глянула, а там горячий след, еще один. Вздвой канорочья, это когда зверь туда прошел, а опосля по своему же следу обратно. Охушки, я еще и норку стронула, спугнула то бишь. Далехонько ли утрусила водомерочка тесьминская? Поди-ка на уточек охотилась, а тут опять я, как водится, на «хвосте повисла». Да так и ушла ни с чем.